Интеллектуальное эстетство

Одно из самых сложных, закодированных произведений Владимира Набокова, роман, который сам автор называл своей «единственной поэмой в прозе», «Приглашение на казнь», может по праву считаться рекордсменом по бесчисленному количеству диаметрально противоположных интерпретации в расшифровке символов и смыслов. Заядлые набоковеды во всем мире корпели(ют) над его анализом, предлагая собственные версии по его толкованию (проводя параллели с Кафкой, Оруэллом, Достоевским), лишь иногда пересекаясь во мнении, что история Цинцинната (так зовут главного героя), ожидающего своей казни за «гносеологическую гнусность» намного больше, чем сатира на тоталитарное общество. И что несмотря на закрепившуюся славу «пророческого», произведение умышленно лишено конкретных исторических характеристик с целью сконцентрировать читательское внимание на экзистенциальной проблематике, но при этом и тема духовного освобождения из плена собственного сознания (тюрьма  — голова Цинцинната), не является первостепенной.

Не столько предложить свою версию, сколько поразмышлять о том, какие отклики сегодня вызывает набоковское «приглашение», может ли сценическая транскрипция передать оригинальность и своеобразие авторского языка, а также поговорить о «своем главном» в романе, осмелилась команда театра «Мизантроп» (осмелилась — поскольку постановочная история романа практически равна нулю).

После первого мультимедийного спектакля «Три сестры», ставшего ярким (пред) воплощением программы этого молодого коллектива (заявившего о себе, как о новом творческом объединении уже после его премьеры), было очень любопытно стать свидетелем результата встречи создателей музыкальной драмы, в которой главными действующими лицами (тогда) стали символы, знаки и метафоры, с известным «шифровщиком» Набоковым.

Сразу отмечу — опасение, что желание визуализировать все предложенные автором загадки и фишки, может поглотить и без того, трудно-определяемый сюжет/смысл произведения, не оправдалось.

Режиссер Илья Мощицкий, выбрав конкретный вектор (тему) для своей истории, четко определил фабульную экспозицию и схему, которой он будет следовать в развитии сюжета, на этот раз распределив равномерно силы для каждого выразительного компонента. Актеры, среди которых по-прежнему большинство хореографов, активнее заговорили, да к тому же запели и взяли в руки музыкальные инструменты (отцом этой традиции в столице можно смело считать  Дмитрия Богомазова с его «Пой, Лола, пой!» и «Войцеком»). Они по-прежнему существуют в символической атмосфере (почему-то захотелось увидеть Метерлинка в этом театре), но на этот раз она не была столь плотной (забитой) и создатели «Приглашения» оставили воздух для зрительских фантазий и рефлексий внутри спектакля.

У меня лично, они начались с момента знакомство со сценографией (Илья Мощицкий). В глубине сцены натянутый канатный задник (парус, рыболовная сеть) ассоциативно отправляющий зрителя на палубу какой-то шхуны. Тут же вспоминается паук в темнице главного героя, и он обретает дополнительный смысл, который все равно настойчиво вытесняет морской привкус. И ближе к финалу, все становится ясно — такое решение является связующим звеном главного героя с отцом (вернее воспоминаниями, мыслями о нем), который у Ильи Мощицкого из несуществующего плотника (из романа) превратился в несуществующего матроса. Надо сказать, что режиссер убрал все набоковские аллюзии к религии, предложив свои собственные.

Тема (достаточно неожиданная) недолюбви, недовнимания родителей к ребенку стала для меня одной из основных в этом спектакле. Стремление понять, кем же был его отец, разглядеть нежность в глазах матери  — путь Цинцинната  к познанию самого себя. Его отношения с матерью, их встреча (сильная сцена) стала своеобразной отсылкой к психоаналитическим теориям Фрейда, открывая личность и проблему главного героя сильнее, чем его монологи.

Одиночество, которое он испытывал всю жизнь, начиная с детства, играет важную роль в истории. Одиночная камера, как символ отчуждения в этом мире подчеркивается создателями «нарами» узника. Гроб, который так непринужденно и естественно стоит в центре сцены, намекает на единственное место назначения, где человек может обрести счастье — с одной стороны, а с другой (если рассматривать отношение окружающих к данному «предмету интерьера») — он словно является красноречивым обесцениванием смерти. И вот как раз спор жизни и смерти, игра с этими «величинами», заложенная в само название романа (ну как можно пригласить на казнь?) — становится еще одним поводом для аналитики, подбрасываемым Мощицким и его командой.

Хотя, безусловно, главной темой спектакля можно считать конфликт общественного и личного, человека и общества, во главе которого стоит деспот, превративший индивидуальность —  в картонную безликость, стадо. Здесь стерты грани между людьми, они похожи друг на друга, как двое из ларца (именно так выглядел отличный дует Павла Алдошина и Дмитрия Тодорюка), здесь просто принято быть одинаковыми:

 «Мне — 30. А вам?

 -Мне тоже 30.

 -Вот видите, я угадал!»;

здесь каждая мысль недосказанна, финал не важен, ибо суть — не есть цель. Если анекдот — то уже смешно, фокус — значит заранее «wow!», а если тюрьма — однозначно виновен. Жизнь без мнений, со жвачкой в ухе. Ничего не напоминает? Если нет — «Мизантроп» намекнет. Очень тонко и легко. Без педалирования.

«Кротость узника есть украшение темницы». Владимир Владимирович… (разумеется, пауза) Набоков — говорят нам герои.

И в голове тут же всплывает звучащая за несколько минут до реплики современная композиция, как подтверждение: «Да, ты не ослышался, мы уже смотрим не о них далеких во времени, а о нас сегодняшних». А песни на немецком языке отсылают нас к другому тирану. Вот так задорно, с шутками-прибаутками на сцене, тебя заставляют ужаснуться от, ненавязчиво продемонстрированной, цикличности в истории, предлагая вариант личностного «развития» для тех, кто готов жить в обществе, в котором человеку в качестве единственных удовольствий и потребностей предлагается лишь еда и секс.

Очень точно подчеркивают эту мысль сцены, когда все персонажи поочередно садятся на гроб и активно чавкая, поедают овощи-фрукты, как будто бы пытаясь возбудить аппетит «к жизни» у главного героя, и где позже каждый, по примеру Марфиньки, раскрывшей до этого в танце зерно своего образа (шикарная хореография балетмейстера Николая Бойченко) целует Цинцинната в губы.

Такое общество, как идеальная глянцевая картинка — сплошной позитив и добродетель, но как только свет софитов направляется в другую сторону, вместо человеческих голосов мы слышим хрюканье, мяуканье, кваканье. Те, кто долго притворяется, сдерживается, лицемерит и отказывается мыслить — теряет себя, «превращаясь» сначала в животное, а чуть позже в тот самый, кем-то съеденный овощ.

Круто, что в спектакле единственным отличием Цинцинната (Дмитрий Оцупок) от своих «соотечественников» стало лишь отсутствие постоянной восторженности. Он, в принципе, внешне такой же, как и все. И от этого ситуация становится еще критичнее.

Безусловно, сценическое время не позволило провести экскурсию по всем тропам сознания главного героя, чтобы понять (или запутаться еще больше) его внутренний мир. Зрителю приоткрыли лишь малую часть из романа Набокова. Так все видения трансформировались в поэтические сцены с девушками в телесных костюмах, одна из которых, как мне показалось, была Эммочкой — ночной бабочкой из галлюцинации героя. А две других — образ матери и жены, как продолжение фрейдовской темы. (Хотя во время просмотра возникало много мыслей относительно того, кем они могут являться).

И поскольку уже трижды прозвучало слово «образ», необходимо срочно и без промедления рассказать о главном «образе» спектакля — палаче, сыгранном экстравагантным Николаем Бойченко, который стал воплощением интеллектуального эстетства и мультимедийности, являющимися фирменным стилем «Мизантропа». Николай сыграл то самое вышеупомянутое общество в одном лице (вернее, с разными лицами), в котором самый задушевный дядька может оказаться твоим палачом. Сыграл ярко (в первой сцене излишне старательно, что вызвало некую суету исполнения) и умнО, превратив в пластический рисунок даже текст.

Прекрасно вписался в труппу театра Дмитрий Тодорюк, чьи вокальные номера перекрывали некоторую эмоциональную недостаточность спектакля. Но! действительно есть (и они необходимы) такие произведения искусства, где сердце отдыхает, а «принимать» готовится голова. И моя голова и все что на/в ней, во время просмотра «Приглашения на казнь» ликовала: от мысли, изображения (это очень красивый за счет хореографии, пластики и актеров спектакль) и звука (потрясающая музыка Дмитрия Саратского). А довольная голова и сердцу соответствующие импульсы посылает.

Набоков говорил, что «трусы мечты не создают», и я точно могу сказать, что в команде «Мизантропа» собрались невероятно смелые ребята, которые выбрали для своего творческого маршрута сложный и невероятно интересный путь.