Xвала xудожникам!

(Текст написан под вдохновением от двух фильмов, увиденных в рамках киевской недели кинокритики-2018: «Дом, который построил Джек» Ларса фон Триера и «Насекомые» Яна Шванкмайера.)

Приятно осознавать, что живёшь в одно время с людьми, для которых искусство — дело прикладное и личное. Настолько личное, что иных способов коммуникации просто нет. И других возможностей для высказывания нет. Не дано. Вот кому-то дано руками лечить, чинить и водить, песни a capella петь или крутить фуете, стихи в конце концов писать или вести блог, а другим дано — снимать кино и ставить спектакли. Руками и ногами, головой и сердцем (и тем самым местом впридачу), 24/7, хоть в испанском сапоге, хоть с веригами на груди.

Художнику — пытка, зрителю — наслаждение. Бык Фалареса. В индуизме сладость тоже приобретается через служение. Не знаю, какая там сладость у Триера и Шванкмайера (один вон в недавнем интервью сказал, что бухает беспробудно, потому как не находит сил справляться с тоской — я бы ещё про «радость творчества» написала…), но служат они молоху кино исправно. Уже и сами не рады, наверное. Да выхода нет — «остальное взято». А зритель на выходе — правда, не каждый, надо сказать — получает манну небесную. Песню богов. Ну, или по крайней мере, душевный непокой и пищу для размышлений (что в контексте современного кино редкий подарок).

«Какая манна небесная!? какое наслаждение!? — спросит меня вменяемый, адекватный зритель Николай. — Большое удовольствие смотреть на этих ваших «підстаркуватих» актёров, неумело кривляющихся на подмостках, или на маньяка, убивающего семью и отрезающего грудь блондинке!» Правильно, Николай, Вы всё правильно говорите. Вы стоите на пошатывающихся, но ещё крепких основах нравственности, без которых человечество уже давно бы вымерло, да всё никак. Актёры — психи, Джек — убийца, да, да! в огне гореть все будут! сядем усе! Я абсолютно Вас поддерживаю, Николай: сама моралист. Но когда мы с Вами забредаем на территорию искусства (случается иногда), то будем же готовы к тому, что тут всё может пойти крахом и полететь к чертям собачьим. Без этих вот постоянных, неудобных, неоднозначных вопросов искусство превращается в манипуляцию, эстетику ради эстетики, слюнтяйство и кафедру для молодых.

Чем больше вызовов, тем сложнее предмет искусства, и тем он, как ни печально, аморальнее и «бредовее», как Вы вправе сказать, прекрасный, нормальный Николай. А может, это всё и к счастью, потому что только таким горним огнём и высекается ценность того, кто эти вопросы задаёт, и тех, кто на них пробует ответить. Хотя бы пробует.

Тут уж Ларс к себе безжалостен: он прекрасно понимает, что в аду ему уготовано самое горячее местечко за такие пробы задавания вопросов, и что его фильмы, конечно, чудовищны с точки зрения нравственности. Но как художник, он абсолютно честен и чист, просто тотально, и поджариваясь, голос его звучит божественно, поэтому после «Джека» (как и после многих его фильмов, кстати) остаётся светлое послевкусие.

Да-да, светлое, Николай, Вы не ослышались. Свет возникает из тьмы, тьма стремится на свет. Отказавшись от семьи, укокошив авторитетных старших, поиздевавшись над кучей женщин, исполняя с безумными глазами Мэтта Диллона свою миссию (за какие грехи ему такая роль?) и достигая в ней художественного мастерства, режиссёр в конце концов закалывает и агнца божьего — сострадание к людям. Ничего удивительного, что именно эпизод с блондинкой оказывается центральным в «Джеке» и вызывает больше всего чувств. (Впрочем, кому-то и семьи хватило.)

Куда же дальше? — спросите Вы — дальше некуда: Холокост. Но эта сцена не осуществляется, т.к. «держаться нету больше сил», и из тьмы приходит актёр Бруно Ганц — тот самый ангел из «Неба над Берлином» (или Гитлер из фильма «Бункер», кому как больше нравится). Зовут ангела Вердж, и надо уж быть совсем тупым (это я не про Вас, конечно, Николай), чтобы не узнать в нём Вергилия, который сейчас поведёт нашего Данте всеми кругами ада. Но несмотря на вышеперечисленное, Джеку (ну, понятно, что и Ларсу, фильм-то автобиографичен) суждено попасть не на самое дно — на дно он попадает, когда пытается собственноручно добраться к выходу. Даже в аду ему неймётся, этому Ларсу, а Вы хотите, Николай, чтоб он нас тут в покое оставил — не дождёмся!

Так вот, свет лучится через все эти ужасы такой интенсивности, такая у меня степень соотношения с главным героем запредельная и так я уважаю Ларса за весь этот мучительный тернистый путь (и пусть он шутит про это сколько угодно), что я предпочту, пожалуй, остаться с аморальным искусством, Николай, чем с нормальной добротой и понятными выводами, и на этом я Вас оставлю без дальнейших комментариев про живопись и самоцитирование, которых в «Джеке» тоже полно, и в которых я не такой мастак и интеллектуал, как он.

Что касается Яна Шванкмайера, чешского сюрреалиста, то тут всё помягче с его «Насекомыми», но не менее вызывающе. Большие художники ведь всё равно мыслят об одном, и эти два фильма чудесным образом оказались тематически переплетены. Только если у Триера дом построен из горы трупов, то у Шванкмайера — из мультипликационного навозного шара, и если опять же отбросить мораль, то есть в этом потрясающая красота. Красота ремесла, простоты, материи. (У Пелевина — помните? — в «Жизни насекомых» именно жук-навозник достиг просветления, потому как увидел в навозном шаре, в трудах своей повседневной рутинной жизнедеятельности, своё Высшее Я.)

Шванкмайер не скрывает своей «лаборатории» и приоткрывает завесу над тем, как снимает кино. «Насекомые» — помимо отсылки к пьесе братьев Чапеков 1921 года — ещё и гимн всем людям, которые занимаются театром и кино, и, пожалуй, это — основная тема, главное посвящение. Фильм основан на репетициях пьесы в явно аматорском театре, и понятно, что всё это поначалу (да и до конца) кажется мероприятием абсурдным и, прямо скажем, сомнительным. До тех пор, пока «по вере их» не воздаётся не очень молодым и не очень красивым кривляющимся людям: насекомые начинают прорастать в них, как зёрна роли, убийство происходит с такой сексуальной самоотверженностью (привет, Фрейд!), что актриса беременнеет, и маленький навозный шарик не самого гениального, но упорного актёра превращается в огромный шар благодаря труду и вере в предлагаемые обстоятельства. В какой-то момент становится непонятно, где заканчивается театр и начинается реальность — если бы не постоянные напоминания, что это просто снимается фильм Шванкмайера (по его словам, последний), и что шар толкают двое здоровых мужчин, а удары ножа об тело озвучиваются кромсанием курицы в звукоцехе. И что актриса, играющая плохо, — в реальности наивысшего ранга актриса, потому что она искусно делает это плохо. И что в таком грузном актёре живёт, конечно, настоящий Король Лир и превосходный пианист.

Все эти «упражнения в прекрасном» безумны, безусловно. Художники — в широком смысле — весьма странные создания. Вообще, от занятий искусством надо держаться подальше нормальным людям, ну хотя бы или на хорошей дистанции, чтобы не разверзлась пучина огненная и не засосала в свой наркотический дурман. Искус велик. Впрочем, предупреждать нечего: всё равно не мы выбираем, поддаваться ему или нет. Уж коли есть зов — то услышишь, и пойдёшь на него, и наплюёшь на всех, и бог тебе в помощь. А коли нет — так нет. Можно будет со стороны посмотреть, улыбнуться и пальцем у виска покрутить: «Дураки какие! Чушь полнейшая!» Уже немало.

Весть так или иначе принесётся. Через Триера, или Шванкмайера, или Муратову, или сериал… неважно. Это неважно. Каждый услышит так, как сможет.