Фантазии Тани Лялиной

«В любой непонятной ситуации — рисуй!» — говорит актриса Татьяна Лялина. И она рисует. Дома, в кафе, там, где есть время, желание и любой клочок бумаги, на который можно поместить очередного персонажа ее фантазий. Кто-то скажет, баловство. И, возможно, этим кем-то будет именно Таня, или, как ее еще многие знают и называют, Ляля Танина. Оба имени — это правдивое и точно сложенное в буквы, отражение (воплощение) одного человека, одной личности и состояния души, в котором она путешествует по своему внутреннему миру творчества. Но вполне возможно, что кто-то захочет рассмотреть по-ближе действующих лиц, вышедших из-под ручки/карандаша/кисти самобытной художницы. 

Ее нарисованные герои напоминают уличные шаржи с точными и остроумно-подмеченными яркими чертами изображаемого лица, с тем исключением, что лица-то придуманные, а те самые внешние особенности главенствуют на бумаге, порой уводя в другую реальность. Как оставляли подсказки читателям классики, наградив своих персонажей красноречивыми фамилиями, так в нарисованных героях Татьяны присутствуют точные ремарки, вскрывающие «зерно» образа. Но если в шаржах всегда угадывается желание «покомиковать», то здесь доминирует ирония, какая-то философская грусть и оставленные автором (возможно, на подсознательном уровне) скрытые загадки-символы.

У Тани Лялиной нет специального образования, она не называет себя художником и, как вспоминает сама, никогда «особо хорошо не рисовала», но совсем не обязательно иметь диплом для того, чтобы слушать свое сердце. «Подобно тому, как счастливейшей является страна, вовсе не нуждающаяся во ввозе товаров…, счастлив человек, которому хватает его внутренних богатств и кто способен сам находить себе развлечения, ни у кого не одалживаясь» . (Б.Акунин)

Огромной удачей для любого художника является дар «внутреннего слуха» — умение почувствовать и вступить в диалог со своими  «богатствами». Некоторым, и Татьяна в их числе, выпадает еще большее счастье — вести сразу несколько параллельных бесед.

Ориентировочно в 14 лет она ощутила потребность выражать свои чувства или заполнять нахлынувшую скуку в рисовании. (С тех пор это вошло в хорошую привычку). 

Через несколько лет мысли и чувства трансформировались еще и в рифму, зазвучав чуть позже в светлых, лирических авторских песнях:

«Очень страшно быть губной гармошкою

недоцелованой, недоласканой

и мимо нот, шагая немножко,

петь молчаливо, петь недосказанно.

Очень страшно быть листом оборванным,

желтой сиротой мчаться на ветру.

И отбивая поклоны воронам

беспомощно лететь не в ту сторонУ…».

Еще некоторое время спустя был киевский университет им.Карпенко- Карого, студенческий театр, кино, сейчас театр «Современник». Но даже обретя профессию, которая порой требует 24-х часового «включения», Татьяна продолжает петь свои песни, сочинять и рисовать.

История1}

«Есть что-то невыносимое в мертвых» — думал я, вынося гроб. 

Человеком на атласной подушке был мой дядюшка и путь от его дома до кладбища составлял примерно 750 шагов. В глаза слепило солнце, на щеках зудели траншеи от бездарно выдавленных мною слез, а под ногами скакали всевозможные ямочки и камушки. Я нес гроб, я чувствовал на себе ответственность за четверть деревянной коробки, я был частью муравьиной толпы, шагающей туда, откуда не возвращалась нога того, кого несут, я был рад сопричастности, но абсолютно подавлен грузом вышестоящего, а точнее вышележащего надо мной человека. 

Дядюшка не очень жаловал меня при жизни, и не думаю, что после смерти что-то изменилось. Грубо говоря — я его раздражал. И не чем-то конкретным, а всем сразу: походкой, фигурой, чертами лица, чрезмерным жестикулированием, неумением говорить, неумением думать и неумением жить. Он не принял меня с первой минуты нашего знакомства , то есть — с самого моего рождения. И чем старше я становился, тем больнее становились его укусы моего и без того задетого самолюбия. 

Я нес гроб, я считал шаги. Я ненавидел этого гадкого старика, который разлёгся там, как ни в чем не бывало и теперь притворяется смирным положительным гражданином. Я нёс ящик, не по праву оббитый красным бархатом, я нес гроб, не по заслугам украшенный цветами. Я считал шаги. 

И вдруг, на 299-ом, когда половина пути была пройдена, я, чуть не сбившись со счета, осознал, что у меня осталось примерно 400 шагов, 400 ничтожных шагов, чтобы высказать ему все то, что я хотел, но никогда не решился бы сказать, будь он хоть чуточку живее. И я начал говорить! 

Разумеется, про себя говорить, мысленно, но так громко, как никогда ещё не говорил! Я сказал ему, что он был высокомерным, глупым, никому ненужным и абсолютно бесполезным человеком. Я сказал, что он не знал, что такое справедливость и судил о людях не по мыслям их, не по поступкам, а по первому своему дурацкому впечатлению, которое априори было ошибочным. Я сказал, что он был неприятен всем и каждому, и что похоронную церемонию устроили только потому, что считается негуманным и антигигиеничным оставить тело там, где оно лежало. Я сказал, что он раздражал меня не меньше, чем я его, только вот у меня были на то основания (тут я снова повторил вышесказанное), а у него таких оснований не было, потому что при каждой нашей встречи я тщательно обдумывал, что сказать, что сделать, когда уйти и когда не вернуться. Я сказал ему, что прочёл, в отличии от него, дюжину книг, посмотрел три миллиарда фильмов, освоил и сменил 3 профессии, сводил на сидение с десяток хорошеньких девушек, и одной из них даже сделал предложение. Я сказал ему, что он был самым паршивым дядюшкой из всех самых паршивых дядюшек, и что если бы я сейчас оказался на его месте — я сделал бы все возможное, но не позволил бы нести ему мой гроб. Я сказал ему… 

И бросил в яму три горстки земли. 

Затем отошел в сторонку, уткнулся в разросшуюся не погодам березу и заплакал… 

И плакал долго, долго-долго, по-настоящему. Рыдал. 

Рыдал в благодарность за то, что мой мертвый дядюшка (в отличии от живого ) умел слушать, как никто другой .

История2}

Ты выходишь в ливень не в резиновых сапогах, а в тряпичных кроссовках, чтобы чувствовать правду жизни. Ты — доверенное лицо, посланное в магазин.Ты несёшь в своей голове комбинацию слов: винстон тонкие сильвер, винстон толстые сильвер, парламент платинум и кэмэл жёлтый. Ты несёшь в своём кармане паспорт и предвкушение стыда перед продавцом, который осуждающе попросит тебя, шестнадцатилетнего, но двадцатидвухлетнего, документы. Ты несёшь свою любовь к людям, которые курят: 

Винстон тонкие сильвер, винстон толстые сильвер ,парламент платинум и кэмэл жёлтый. А любовь — это не малый повод для подвига.

Вышел из дому, прошёл мимо церкви, перекрестился, зашёл в магазин, купил сигареты, пошёл обратно, перекрестился, наступил в глубокую лужу, ругнулся, промок, промок, но доставил винстон тонкие сильвер, винстон толстые сильвер, парламент платинум и кэмэл жёлтый.

аминь.

История3}

Человек.

Какой-то человек обознался и принял меня за человека. Я растерялся и не стал перечить. День был жарким, и хотя я толком не понимал, что такое «день» и «жарким» — во мне все же возникла уверенность, что упади сейчас под ноги сырое яйцо – как оно распустится своим жидкообразием, зашипит и покроется корочкой . 

День был жарким и я фантазировал, что есть « яйцо», а что есть «корочка».

— Вы хотите есть? — обратился ко мне человек.

Повисла тишина и через несколько секунд я понял, что тишина висит не просто так. Она жаждет моего ответа .

Я начал интенсивно рассуждать. Человек спрашивает человека о том, голоден ли тот. Тот — это я. И мне нужно ответить так, чтобы человек не усомнился в моей человечности. Что есть «есть»?

— Да, … хочу … есть — услышал я свой спотыкающийся голос.

Человека удовлетворили мои слова. Он набрал в рот воздух и приступил к следующему вопросу: 

— Быть может, вы хотите пить?

(что есть «пить»? хочу ли я «пить?»)

-Да, я хочу пить.

-Хотите ли вы спать?- не унимался человек.

-Да, я хочу.

-Хотите ли вы умыться?

-Да, хочу.

-Хотите ли вы опорожниться?

-Да, хочу.

-Хотите ли вы совокупиться?

-Да хочу.

Наш диалог набирал обороты и с каждым его «Хотите?» И моим «Да, хочу!» — становился все бессмысленнее и тупее .Я уже не вслушивался в вопросы, а он уже привык к моим ответам.

Хотите ли вы…? Да, хочу!

Хотите ли вы…? Да, хочу!

Хотите ли вы…? ДА, хочу!

Хочу! Хочу! Хочу!

Мы ехали по накатанной дороге. И единственным, что могло сбить нас пути – был мой ответ «Нет». «Нет, не хочу, достаточно, хватит». Я думал об этом, но повторял заученный текст, а все попытки вылепить губами букву «Н» заканчивались провалом . Из горла уверенно прорывалось звонкое «Хочу !»

Хочу! Хочу!

-А хотите ли Вы… — человек неожиданно запнулся, — Впрочем, я, пожалуй, пойду. Вы — человек. Я в вас не ошибся. 

Он поправил что-то , что называется шляпой, развернулся ко мне вполоборота и шагнул куда-то влево. «Лево» отдалялось от меня все дальше и дальше, а вместе с ним отдалялся и человек – моя ровня, мой брат, мой сват, мой собеседник, мой союзник, мой со-…

Человек исчез ,так и не предложив ничего из того, о чем спрашивал .

Под ноги упало сырое яйцо. Не дожидаясь появления корочки, я тоже ушел.

История4}

«Вполне себе милая женщина» — подумал я, когда хозяйка квартиры Зинаида Ивановна выбрасывала мои вещи из окна. А вещей было — три с половиной килограмма белья, завязанные в узелок из простыни, парочка книг и старый папин ремень, как напоминание о том, что жизнь сахар, но не совсем .

Зинаида Ивановна закончила обстрел, шмыгнула носом и скрылась за пожелтевшей занавеской, унося с собой надежду и уверенность в моем завтрашнем дне.

Я остался стоять посреди улицы, припорошенный разлетевшимися белыми и не совсем белыми вещами. Улица сперва нежно обняла меня, потом крепко сжала и выдавила из глаза одну полноценную слезу. Что-то внутри заматерилось. Я поднял с земли папин ремень, намотал его на руку и пряжкой ударил себя по лицу. Мне надо было трезветь, мне надо было становиться мужчиной .

«Пока я не умру — я все равно не умру»

«Пока я не умру  — я все равно не умру. А значит — не нужно ничего бояться»

Ещё один удар по лицу.

«Пока я не умру — я все равно не умру»

Удар. Кровь струйкой защекотала верхнюю губу .

«Пока я не умру — я все равно не умру. Я не ребёнок!»

Удар.

«Я уже не ребёнок»

Удар.

«Я не ребёнок!»

Удар. Удар. В глазах помутнело и я, кажись, упал на тротуар. Сквозь него, судя по тому, насколько долгим было падение — я провалился сквозь и полетел в тартарары, прямиком во взрослую жизнь.

«Я не ребёнок»

Кто-то коснулся меня. Кто-то схватил меня, обнял и начал причитать. Я увидел маму, или Зинаиду Ивановну, или Зинаиду Ивановну, сильно напоминавшую мою маму.

«Отпустите меня! Я не ребёнок!»

Всё побелело. Всё забелело. Всюду белый. Всюду белый. Такой белый, которого давно не видела моя рыхлая простынь. Белый.

Сплю. Просыпаюсь. Сплю . Я не ребёнок. Просыпаюсь. Сплю. Просыпаюсь. Просыпаюсь и припадаю к груди Зинаиды Ивановны. 

Безусловно, любое произведения искусства в каждом конкретном человеке вызывает (или не вызывает) свой особенный отклик, поэтому пусть расшифровкой картинок Тани Лялиной занимаются профессионалы, я предлагаю же, просто посмотреть. И возможно, глядя на изображение, нарисованное на салфетке, или на странное изображение инопланетного вида человека с размытыми гендерными признаками и дырой в животе, вы остановитесь и задумаетесь, продолжив заданную автором историю. 

А, возможно, вы увидеть лишь салфетку и яблоко, или просто странное лицо странного персонажа, согласившись с О.Уайльдом, который говорил, что «было бы ошибочно думать, что страсть, испытываемая при творчестве, может найти полное выражение в созданном произведении. Искусство гораздо отвлеченнее, чем мы думаем. Форма и краски говорят нам о форме и красках, и только…».

Но это все философия, как и вопрос относительно, испытываемых чувств (страсти) при творчестве… Потому что глядя на рисунки Тани, слушая ее песни, читая ее короткие рассказы, в последнюю очередь, перед глазами возникает образ «страстно творящего художника, мечущегося в поисках образа». Возможно, это ошибочное мнение, вызванное сказочной внешностью самой Татьяны Лялиной, но и рисунки (в которых, к примеру, нет и следа наивности, присутствующего с атмосферных, практически кино-романсах Тани), и песни, и рассказы, открывающие авторскую глубину и сосредоточенное наблюдение за окружающим миром, пронизаны каким-то совершенно (по-хорошему) несовременным покоем и гармонией с собой.

Быть может, все это совсем не соответствует истине, но все-таки хочется верить, что в мире на одного счастливого художника (творца) стало больше. Ведь не обязательно в тяжелых муках рождать то, о чем невыносимо мучительно молчать… Высказывания облегчают душу.